Концепцию воли к смыслу вполне реально подтвердить эмпирически. Я укажу лишь на несколько работ Крамбо и Махолика [8] , а также Элизабет Лукас, которые разработали тесты, чтобы провести количественный анализ концепта воли к смыслу. Логотерапевтическую теорию мотивации подтвердили в десятках диссертаций именно с помощью этих тестов.
В силу временных рамок я не могу остановиться подробно на всех работах, но хочу упомянуть результаты исследований, которые проводили не мои ученики. Кто станет сомневаться в воле к смыслу (заметим: именно как в специфически человеческой мотивации!) после того, как заглянет в отчет Американского совета по образованию, согласно которому среди 189 733 студентов в 360 университетах первоочередной интерес (73,7 процента) заключается в том, чтобы «прийти к мировоззрению, с позиции которого жизнь имеет смысл». Или обратимся к отчету Национального института психического здоровья: среди 7948 студентов в 48 вузах ведущая группа (78 процентов) хотела бы «найти в жизни смысл».
Все это актуально не только для молодых людей, но и для старшего поколения. Исследовательский центр Университета Мичигана опросил 1533 специалиста на предмет ценности их работы. Согласно результатам, хорошая зарплата оказалась на пятом месте среди критериев ценности. Психиатр Роберт Коулз предоставил нам результаты проверочного испытания на практике: участники исследования, с которыми он общался, жаловались в первую очередь на ощущение бессмысленности. Таким образом, мы можем согласиться с пророчеством Йозефа Катца из Университета штата Нью-Йорк, что следующей волне сотрудников организаций будет интересен не только заработок, но и то, какой смысл он будет придавать их жизни. Конечно, больной прежде всего хочет выздороветь, а бедный мечтает разбогатеть. «Если бы я был богат…» – поет молочник в мюзикле «Скрипач на крыше». Но нельзя не согласиться, что здоровье и деньги нужны им, чтобы исполнять в жизни некий смысл, как они себе его представляют!
Как известно, Маслоу различал низшие и высшие потребности и считал, что удовлетворение первых – необходимая предпосылка для возможности удовлетворения вторых. К потребностям высшего порядка он относил также и волю к смыслу и даже обозначал ее как «первичную мотивацию человека». Это предполагает, что человек начинает претендовать на смысл лишь тогда, когда у него все хорошо («Сначала хлеб, а нравственность потом» [9] ). Однако это противоречит тому, что все мы (и не в последнюю очередь психиатры) то и дело наблюдаем: потребность в смысле жизни вспыхивает в людях именно тогда, когда дела обстоят паршивее всего. Это могли бы подтвердить наши смертельно больные пациенты, а также выжившие в военном плену и концентрационных лагерях!
Конечно, вопрос о смысле возникает не только при фрустрации низших потребностей, но и при их удовлетворении, например в контексте «общества изобилия». Мы не ошибемся, если увидим в этом кажущемся противоречии подтверждение нашей гипотезы, согласно которой воля к смыслу представляет собой мотивацию sui generis [10] , и она не сводится к другим потребностям и не является их следствием. Крамбо, Махолик, а также Кратохвил и Планова смогли доказать это эмпирически.
Мы сталкиваемся с человеческим феноменом, который я называю фундаментально антропологическим: с самотрансцендентностью человеческой экзистенции! Человеческое бытие всегда направлено за собственные рамки – на что-то или кого-то, будь то смысл, который ему надо исполнить, или другой человек, которого он любит. Человек реализует себя в служении чему-то или в любви к другому. Чем больше он растворяется в своей задаче, чем больше отдается партнеру, тем больше становится самим собой. То есть реализоваться как человек он может лишь в той мере, в какой позабудет о себе, перестанет замечать себя. Разве не так обстоит дело с глазом? Если он не видит сам себя, значит, с ним все в порядке. Когда глаз видит себя? Только если есть заболевание. При помутнении хрусталика человек видит темное пятно – так он воспринимает катаракту. При глаукоме – радужный ореол вокруг источника света. В той же мере страдает и снижается способность видеть мир.
Здесь стоит упомянуть об одном из 90 промежуточных результатов исследования, которое провела Элизабет Лукас. Обнаружилось, что объективный показатель экзистенциальной фрустрации у посетителей известного венского парка отдыха и развлечений Пратера гораздо выше, чем у жителей Вены в среднем (при этом он находится примерно на том же уровне, как и показатели, выявленные японскими и американскими авторами). Иными словами, у людей, которые стремились к удовольствию и развлечению, фрустрирована воля к смыслу, то есть, по Маслоу, они потерпели неудачу в своем «первичном» стремлении.
Напомню один американский анекдот. Человек встречает на улице своего врача, и тот спрашивает его о самочувствии. Вскоре выясняется, что пациент в последнее время стал плохо слышать. «Наверное, пьете много», – укоризненно говорит врач. Спустя пару месяцев они вновь встречаются на улице, врач спрашивает пациента о здоровье, но теперь уже говорит громче. «Да не надо так громко кричать. Я прекрасно слышу», – сообщает мужчина. «Наверное, перестали пить, – говорит врач, – отлично! Продолжайте в том же духе!» Два месяца спустя история повторяется. «Как у вас дела?» – спрашивает врач. «Что?» – переспрашивает подопечный. «Я спрашиваю, как у вас дела», – повторяет врач. Пациент наконец-то понял и говорит: «Вот опять плохо слышу». – «Наверное, снова пить начали», – повторяет врач. И тут пациент объясняет: «Знаете, сначала я выпивал и плохо слышал; потом перестал пить и стал слышать лучше, однако то, что я стал слышать, было не таким приятным, как виски». Итак, мы можем сказать, что за неимением смысла жизни, исполнение которого сделало бы мужчину счастливым, он пробовал испытывать это чувство, минуя всякое исполнение смысла, окольным путем, через химию.
Ощущение счастья, которое по природе своей не может мыслиться как цель стремлений человека, представляет собой, скорее, лишь побочный продукт достигнутой цели. Этот побочный продукт, этот эффект можно вызвать в том числе приемом этилового спирта. Б. А. Маки, директор Реабилитационного центра для алкоголиков при ВМФ США, утверждает: «При лечении алкоголиков мы нередко видим, что жизнь потеряла для них смысл». Одна моя ученица из Международного Университета США в Сан-Диего в рамках своих исследований, которые она затем использовала в диссертации, показала, что в рассмотренных ею 90 процентах хронических случаев тяжелого алкоголизма было явное ощущение бессмысленности. Поэтому неудивительно, что проведенная Крамбо групповая логотерапия алкоголиков, подразумевающая работу с экзистенциальной фрустрацией, была успешнее, чем традиционная терапия в контрольных группах.
То же касается и наркозависимости. Если верить Стенли Криппнеру, ощущение бессмысленности характерно для 100 процентов страдающих от наркозависимости. На вопрос, не кажется ли им все бессмысленным, утвердительно ответили 100 процентов опрошенных. Согласно данным аспирантки Бетти Лу Пэдлфорд, а также данным Шину и Фехтману, среди наркозависимых экзистенциальная фрустрация выявляется в два раза чаще, чем в контрольной группе. Опять же неудивительно, что Фрейзер, который использует логотерапию в своем Калифорнийском реабилитационном центре для наркозависимых, смог добиться успеха в 40 процентах случаев, а не в 11 процентах (средний показатель).
Согласно исследованиям Блэка и Грегсона из Новой Зеландии, преступники гораздо чаще экзистенциально фрустрированны, чем население в среднем. Эту картину дополняют успехи Барбера: при использовании логотерапии в работе с малолетними преступниками в реабилитационном центре в Калифорнии средний показатель рецидивов удалось снизить с 40 до 17 процентов.